Анна Францевна из АмалиенауСказка-быль о санкционном хамоне, разрухе в клозетах и неудачном поиске уборщицы

Красивейший спальный район Кенигсберга даже спустя 70 прошедших лет в народе называют на немецкий манер - Амалиенау. Попав сюда, не устаешь любоваться неповторимой архитектурой особняков и даже многоквартирных (относительно многоквартирных, конечно) домов. «Анна Францевна» находится именно в таком, на первом этаже, что, казалось бы, при минимуме усилий и затрат однозначно сыграет заведению в плюс. Однако фасад кафе выглядит убого. Отбитая до кирпича штукатурка в сравнении со вторым этажом здания смотрится недоделом. Отлетевшая на ступеньках плитка придает входу вид ночлежки из пьесы Горького «На дне». Гротеском выглядит непостижимая уму деревянная конструкция, стоящая между двумя входами, ящики которой служат в данный момент урнами курящим прохожим. Потемневшие от дождей доски конструкции без названия весьма эффектно соседствуют с белоснежной лавкой, очевидно, от небольшого ума персонала кафе, размещенной именно здесь.

Создавшееся таким образом негативное впечатление от вида снаружи я не терял надежды изменить взглядом изнутри. Помещение когда-то немаленькой квартиры бюргеров, включая подъездный коридор, представляет собой нечто бесформенное, впрочем, как и все, куда вмешивается наш человек с намерением все переделать к лучшему. Дощатые полы, крашеные белой краской стены (опять же без штукатурки), на которых видны остатки ступенек, ведущих на 2-й этаж дома, невзрачные столы, у которых в качестве ножек использованы остовы швейных машин, досочные полки, уставленные тыквами...

Даже отсутствие какого-то подобия штор на окнах призвано выделиться из всех. А мы такие: у всех есть, а у нас нет! Были бы на этот момент в кафе посетители, обязательно спросил бы, как им такая открытость. И так как я считаю прием пищи, как и поход в кафе, неким таинством, то при этом чувствовал себя голым на Трафальгарской площади под неодобрительными взглядами чопорных англичан. В центре кафе, а также вразброс по уголкам - стеллажи с вином, хотя их место вовсе не здесь, а в виннице, в подвале, который здесь тоже присутствует и о котором я расскажу на десерт. Зато вешалки для одежды отсутствуют. Один из столов выделялся из общей невзрачности грязными чехлами бордового цвета на диванах и пошлыми подушечками. За него-то меня и угораздило сесть.

Достав свежие газеты, в ожидании какого-нибудь внимания со стороны персонала, я углубился в чтение. Статья была интересная и довольно большая. Прочитав ее, я поймал себя на мысли: никто не подходил. Охватившие меня сомнения о собственной материальности одолели — я ущипнул себя за руку! Больно! Значит, я не стал героем романа Уэллса? Тогда как понять то, что десяток минут я остался необнаруженным? Плюнув на гордость, я отправился к некой витрине, трансформировавшейся в стойку бара, где происходила хоть какая-то активность. Дорогие читатели, все, что изложил выше ваш покорный слуга, было, как говорится, присказкой. А сказка началась с моего брюзжащего вопроса, мол, как меню-то увидеть? «А у нас пока меню нет», - произнес высокий молодой человек, похожий на Коровьева. «Когда-нибудь сделаем, а пока вот, - кивнул он на стену позади себя, - меню».

На доске, напоминающей школьную, разноцветными мелками, подобно хохломе на дверном наличнике, вязью было написано что-то абсолютно не читаемое! Сплошные буквы, кое-где перемежавшиеся с цифрами, давали лишь понять о скудости предложения. У меня поплыло в глазах. «Может, винца?» - усугубил ситуацию Коровьев. Решив, что для дегустации вин это место мало подходит, я отрицательно замотал головой. «Тогда супчик?» - не унимался булгаковский герой, к которому на помощь подоспело еще двое. Один был похож на повара, второй — девушка-официант, одетая в шерстяной зипун. Предложения супа без названия меня смутило, и я, сказав об этом, также отказался. «Ну тогда салатик! «Санкциони» называется. Из санкционного хамона!» - причмокивая губами, закатил глаза к потолку Коровьев. Иными словами — пальчики оближешь, перевел я его гримасы.

Кафешная братия кинулась выполнять мой заказ, а я стал рассматривать продукцию пекарни, разложенную тут же. Булочки, шанежки, язычки различных форм лежали в таком порядке, что казались сваленными в одну кучу. Лежали на прилавке, ничем абсолютно не прикрытые. Словно поняв, о чем я думаю, мимо моего уха, как «Мессершмитт», прожужжала толстая черная муха и скрылась где-то в дебрях сдобы. От увиденного захотелось помыть руки и, спросив разрешения у девушки в зипуне, я уединился в туалетной комнате. Решив использовать унитаз по назначению, я стал поднимать стульчак, который змеей выскользнул из рук и с диким грохотом лег поперек немытого унитаза. Хранившие следы грязной тряпки полы усугубили мою растерянность, и, забыв, зачем сюда зашел, я пулей оказался за своим столом, под которым пол также был даже не подметенным и хранил остатки недоеденных блюд. Довершили картину стоящий передо мной подсвечник без свечей и засахарившаяся крышка сахарницы, причем ни перца, ни соли не было! Мухи не любят соленого и перченого, дошло до меня.

«Ваш латте», - вздрогнул я от внезапного появления Коровьева. На столе материализовался стакан и тирамису, а я невольно оглянулся в поисках огромного кота с примусом? Так как в зале невыносимо запахло горелым оливковым маслом. Поняв это по-своему, «подручный Воланда» сакрально произнес: «Салат на подходе».

 

Хлебное кольцо из слоеного теста, доверху забитое листьями салата, несколькими кусочками помидоров и десятком оливок, венчали четыре прозрачных, разогретых в микроволновке до кондиции праха кусочка ветчины. Блюдо, как бессмертный гарнизон, стояло до последнего и не давалось в руки, не говоря уже о вилке и ноже. Хлеб крошился и пеплом сыпался на брюки, «хамон» распадался на молекулы, не оставляя вкуса. Заметив не тронутый мной салат из санкционных продуктов, молодой человек, похожий на Коровьева, фальшиво спросил о моем впечатлении от салата и после моего ответа сделал обиженное выражение лица, опустив уголки губ. Тирамису я тоже не доел. Безвкусным оказался, да и, честно говоря, я бы с удовольствием предпочел ему хороший кусок «Наполеона». 

Взяв со спинки дивана успевший помяться плащ, я принялся его надевать и, попятившись, чуть кубарем не полетел по ничем и никак не обозначенной крутой лестнице в подвал, о котором я упоминал выше. Сделав после этого вывод, что на улице пока не холодно, я так и вышел, держа плащ в руке. Очевидно, что после всего пережитого вид у меня был как у человека, только что увернувшегося от паровоза. Переведя дух, я увидел через окно без штор, как на в общем-то неубранном столе невидимый мной ранее персонаж «Анны Францевны» что-то стряпал.