Режиссёр Женя ГригорьевВ обществе существует гигантский запрос на слабость

Для меня замысел состоит из трех частей: это тема, идея (чтобы это было устойчивым и оригинальным), в третьей части должна быть буква «Я». Если мы с тобой возьмем одну и ту же тему, у нас получатся совершенно разные произведения искусства. Замыслом можно легко делиться, потому что самое ключевое в нем — это его автор. Меня, собственно, как и все мировое искусство, волнует человек. Он главный объект и главный бенефициар всех усилий. И вчера я говорил, и сегодня, и вообще всегда об этом говорю, что главное происходит не на съемочной площадке, не в моей голове, не на сцене, не на экране, главное должно произойти в зале.

Конечно. Это ему либо что-то дает, трогает, заставляет подумать, пережить какой-то новый эмоциональный опыт, либо нет. Ведь кино — это, прежде всего, эмоциональное искусство. Можно книжку прочитать научную, если хочешь в чем-то разобраться. А кино — эмоциональный инструментарий. Человек уникален тем, что способен испытывать эмоции.

Ни одну из тех проблем, которые стояли перед человечеством несколько тысячелетий, столетий, десятилетий назад, мы не решили. Сейчас в обществе есть гигантский запрос на справедливость, самореализацию, нежность и слабость. Я скрываю свои политические взгляды, но они базируются на том, что в гробу карманов нет. Капитал не может определять смысл моей жизни. И вообще он есть, смысл? В чем он? Эти вопросы не решены. И они не могут быть решены, наверное, ни наукой, ни теологией, ни даже философией. Там, где наука еще слаба, а теология уже не удовлетворяет потребности, появляется философия. Я в этом смысле согласен с Бертраном Расслелом, который написал о предисловии к «Истории западной философии», что она позволяет нам не быть парализованным нерешительностью перед этим космическим одиночеством.

Да, совершенно точно. Но я не употреблял бы слова «позволял». Я не могу им что-то позволять или не позволять. Мне и оператором сложно управлять. А 10-15-ю музыкантами — даже господу богу сложно. Поэтому я избавил себя от этой невыполнимой ноши и задачи. Я попросил музыкантов фиксировать только то, что они считают существенным для собственной жизни. Это и стало основой материалов. И, действительно, мы с вами в этой картине оказываемся там, где без них самих мы бы не оказались. Вообще запрос этот существует: на искренность, на право быть слабым в какой-то момент. Человек не может всю жизнь быть сильным. Даже делать вид сложно. Когда ты все время сильный, чтобы что? Ну, ты же человек. Я не говорю о слабости как об оправдании.

Как о малодушии. Я имею в виду слабость — когда у тебя что-то не получается. Ты можешь быть неуспешным. Вообще, я думаю, что капитализм сведет нас всех в могилу, потому что у него нет человеческого измерения. Тут человек — ресурс, а не бенефициар, человек — транзакция, носитель кредитных карт.

Смотри, что с тобой происходит, когда ты говоришь о моей неудаче: ты смеешься. Потому что сделано это с самоиронией. Потому что самоирония позволяет из неудачи извлекать разнообразную пользу. Если бы я этого не показал, что бы ты обо мне думала, когда я рассказываю о людях, которых я снимаю? Это и есть индульгенция. Я равен своим героям в том смысле, что у меня нет никаких привилегий перед ними. Это абсолютное сотрудничество. И я не Демиург, это и избавляет от этой, в общем-то, довольно грустной ноши.

Это режиссерская хитрость. Не только искренность.

Меня совершенно не интересуют награды. Свою первую награду я получил в 21 год, и это был приз за лучший документальный фильм на крупнейшем российском кинофестивале «Кинотавр». Через год примерно я понял цену всем этим наградам. Они очень важны, очень нужны для маркетинга. Но для моего внутреннего мира — уже все случилось. Я не испытываю никаких болей по поводу того, что у меня нет и не будет Оскара, нет и не будет каннской пальмовой ветви, например… или будут.

У меня довольно устойчивая структура интересов и я довольно постоянен в намерениях. По крайней мере, я на это надеюсь. Это безумно приятно — получать награды. Но я уже не впадаю в отчаяние, если какое-то количество людей не сочтет мои фильмы лучшими на каком-то даже самом хорошем кинофестивале. Я живу совершенно другой траекторией. Я не живу от фестиваля до фестиваля, от замысла до замысла. Я совсем иначе стараюсь устраивать свою жизнь. Фестивали — это важно, в них нужно участвовать. Во-первых, это возможность бесплатно путешествовать, во-вторых, смотреть картины коллег, да просто встречаться с классными людьми и весело проводить время после тяжелой работы над картиной. Это все классно и это индустриально, интересно порой, а порой не очень. Фестивали — это часть работы, которая немножко праздничная, но все равно работа. Я ведь сейчас сижу и работаю с тобой. Вчера давал интервью, сейчас в 12 тоже пойду. Это работа, но это приятная работа, хорошая работа. Меняется ли что-то в моем внутреннем мире с каждой новой железкой, которая стоит у меня на полке? Нет.

Замысел, он очень интересный. Я ведь же не только эту картину делал. Я делал еще одну картину, ставил спектакль «Сталкер» в Гоголь-центре, отучился у Кирилла Серебренникова. Я просто интенсивно жил и работал. Во многом моя работа похожа на работу адвоката или на работу следователя или на работу человека, у которого разные замыслы в разных областях и на разных этапах производства. Я занимался картиной каждый день: встал утром, посмотрел 20 минут материала, описал его, подумал, пошел заниматься другим. Если замысел крепкий, он тебя не отпустит. Он заставит себя закончить. И тебя сделает сильнее.

Этим занималась мой сопродюсер Анна Селянина, и это работает дико сложно. Я относился к крауду, как к поиску зрителей, а не как к поиску денег. Аня, конечно же, молодец, она собрала там 650 тысяч рублей. Но это копейки в рамках бюджета фильма. С одной стороны копейки, с другой — реальные деньги, на которые мы сделали хороший звук. Я благодарен всем.

8,5 млн рублей.

Нет, большая часть там моих и компании: 1,8 млн от государства, 650 тыс. рублей — краудфандинг, все остальное компании, личных моих — 700 тысяч.

Какой в этом смысл экономический? Никакого.

Ты еще хоть раз в жизни скажешь «документалка», я не буду с тобой разговаривать. Или буду спрашивать, как сценарий твоей «игровухи».

Замысла.

Значит, смотри. Если кино хорошее, все молодцы. А если плохое — режиссер обосрался. Именно поэтому режиссер имеет право быть лицом, принимающим окончательное решение. И это так. Но что руководит тобой как режиссером? Вот тут надо разбираться. Если тобой руководит жажда власти, вряд ли что-то получится.

Либо славы. Если тобой руководит замысел, который сформулирован и принят твоими, скажем современное слово, подельниками, то замысел — все: он тебя и защищает, и выматывает. Он может чуть-чуть видоизменяться, расти, приобретать какие-то черты, но ДНК у замысла всегда есть. Непонятно, в какой кинематографический организм это развернется, но при определенном профессиональном внимательном взгляде, ты сразу видишь, там есть организм кинематографический или нет.

Он должен быть приличным человеком, хорошим человеком.

[длинная пауза]. Человек, который не подличает. [пауза]. С которым хорошо рядом жить довольно долго, пока делается картина. Мучительно, но хорошо.

Это же разговорная речь. Я сейчас подумаю еще. Человек он должен быть. Человек, человек. Порядочный человек.

Ну давай «Википедию» откроем, чтобы узнать, что такое порядочный человек.

Ну хорошо, словарь Ожегова или Даля откроем и узнаем, что такое порядочный человек. Это человек, у которого есть определенная нравственная система координат. Она управляет его поступками. Эта нравственная система координат вообще, во-первых, существует. Во-вторых, ее исходной точкой является гуманизм. Это должен быть гуманист. Так или иначе, человек, который считает высшей ценностью человека. Только люди могут воспринимать искусство эмоционально. Никто больше: ни звери, ни роботы пока не научились. Хотя мы сейчас живем в нескольких реальностях одновременно, в нескольких ролях, в нескольких взаимоисключающих концепциях. Все в одном человеке - это новый вызов XXI века.

Хорошим человеком всегда было сложно быть. Быть приличным и одновременно ликвидным очень сложно. Это вот трюк. Ну, давай попробуем. Хороший человек должен держать свое слово?

Хороший человек может мучить животных? Хороший человек может бить женщину по беременному животу? Хороший человек может орать на своих детей? Хороший человек может протыкать колеса машины соседа, который припарковался на его месте случайно или даже не случайно?

Вот целый комплекс. Мне один верующий человек сказал, что хороший человек ведет себя так, что как будто сейчас за ним господь наблюдает. Я не верующий человек, я агностик. Но если вместо господа поставить собственную нравственную систему координат, она должна быть определять твои поступками. Если ты ведешь себя одинаково так, когда тебя видят, и когда тебя не видят, значит, ты, вроде, бы цельный человек. Но у меня, признаюсь, не всегда получается.